По данным правозащитников, в местах заключений по политическим мотивам до сих пор находятся около сотни крымчан. Большая часть из них — крымские татары.
«Крымские новости» продолжают цикл историй о том, как семьи политзаключенных живут без своих отцов, мужей и сыновей.
О судьбах этих людей важно рассказать. Чтобы напомнить: списки узников, которые, на первый взгляд, кажутся безликими, не просто перечни фамилий – у каждой из этих фамилий своя история.
Житель Симферополя, узник Кремля 59-летний Джемиль Гафаров родился в местах депортации в Узбекистане. Гафарову, инженеру с высшим образованием, благодаря инициативности доверяли в Крыму и Узбекистане разные ответственные должности. Он был заместителем директора по капитальному строительству на Ангренской картонной фабрике, начальником спортсооружения Крым — совет ФСО «Динамо», а в 2001 году стал главным инженером «Динамо» Крым, КРО ФСО «Динамо» Украины.
27 марта 2019 года в домах крымских татар прошли самые массовые обыски с момента российской оккупации полуострова. Силовики ворвались и в дом Гафаровых, арестовав Джемиля.
Крымского татарина необоснованно обвиняют по части 2 статьи 205.5 УК РФ — «участие в деятельности террористической организации» (до 20 лет лишения свободы), части 1, статьи 30 и статьи 278 УК РФ — «подготовка к насильственному захвату власти» (до 10 лет лишения свободы).
В семье Гафарова трое детей: приемный сын Селим и две дочери — Сефае и Тамилла.
Об обыске в доме крымского татарина, подложенной литературе и состояние его здоровья рассказала супруга узника Кремля — Разие Гафарова.
Мы с моим супругом Гафаровым Джемилем Абдуллаевичем уже 30 лет состоим в браке. Он очень честный и добропорядочный человек, который соблюдает каноны Ислама, совершает пятикратную молитву. Джемиль всегда был готов протянуть руку помощи тому, кто нуждается. Он очень жизнерадостный человек.
Мой супруг 40 лет проработал на государство. Везде всегда отмечался с положительной стороны. Начиная со школы, его фото висело на доске почета, учился прилежно и с отличием закончил техникум. Поступил в Днепропетровский инженерно-строительный институт, который также успешно закончил.
Обыск в нашем доме произошел 19 марта 2019 года. В шесть утра мы увидели за окном свет фонарей. Сразу младшая дочь с криками побежала к нам, потому что к ней в окно пытались попасть люди в масках и с автоматами.
фото: Facebook/Крымская солидарность
Мой супруг сказал, что нет необходимости взламывать двери и окна, и открыл сам дверь. Ворвавшиеся силовики разошлись по всему дому и согнали нас на кухню, забрав телефоны и планшеты. Мы находились под прицелом человека, который нацелил на нас автомат.
У двух сотрудников ФСБ были сумка и рюкзак. Я поинтересовалась, почему к нам в дом заходят люди с личными вещами. На что мне сказали, что это не мое дело. Во время обыска мужу стало плохо, у него поднялось артериальное давление, и я с помощью лекарств старалась ему помочь.
Обыск мы попросили вести в присутствии соседей или понятых с ближайших улиц, то есть тех, кого мы визуально знаем. Однако силовики приехали со своими понятыми. Правда, интересно, как они в полшестого утра нашли хорошо наряженных двух девушек, согласившихся ехать с ними на обыск.
Понятые неоднократно во время обыска выходили во двор, делали селфи. Они пытались что-то фотографировать в доме, вести переписку. Я поинтересовалась, почему у меня и членов семьи отобраны телефоны, а посторонние ходят по дому и с кем-то все время переписываются. Но на замечания никто не обращал внимание.
Силовики рассредоточились по дому. Они делали вид, что совершают обыск, раскидывая вещи по сторонам. В какой-то момент один из силовиков что-то прошептал следователю, и они улыбались. Рюкзак у этого силовика к этому времени был открыт, на что я тоже обратила внимание. Он оправдывался, что якобы доставал воду и при мне демонстративно достал бутылку воды и выпил.
Затем они решили направится на чердак. Я поинтересовалась, что они хотят увидеть в чердачном помещении, куда мы в последний раз заходили лет 30 назад. В какой-то момент они подложили там запрещенною литературу. В это утро всем, у кого проводился обыск, подложили одну и ту же брошюру. Она была новой глянцевой, даже пахла типографской краской. У меня на чердаке очень пыльно, грязно. А найденная книга была чистой и нетронутой. Силовики даже не осматривали две другие комнаты, хотя было бы логичнее осмотреть весь дом. Но они сделали то, что планировали.
На следующий день, 28 марта, состоялся суд над всеми задержанными во время массовых обысков в Крыму, после чего их вывезли в Ростов-на-Дону.
Мой муж инвалид третьей группы. Он в 2017 году перенес обширный инфаркт миокарда. Позже у него возникли серьезные проблемы с почками. Врачи диагностировали хроническую почечную недостаточность, то есть преддиализное состояние. Находясь в заключении год и десять месяцев, у Джемиля диагностировали инвалидность второй группы, а хроническая почечная недостаточность перешла в четвертую степень. Его состояние здоровья еще более усугубилось. Но на это никто не обращает внимание.
Мы писали в ФСБ заявление, что Джемиль больной человек. Просили суд учесть это. На что было сказано, что в СИЗО достаточно хорошие условия.
На данный момент супруг находится в СИЗО №5 Ростова-на-Дону, откуда был этапирован из Краснодара 14 января. На протяжении уже двух лет он нас, а мы его поддерживаем письмами. А также в те редкие моменты, когда есть возможность увидеть его во время судов.
Думаю, что суды близятся к концу. Ближайшее заседание суда было назначено на второе февраля, но кого-то из задержанных не смогли доставить на слушание, из-за чего его отложили.
Арест Джемиля был очень болезненным для детей. Джемиль был близок с ними, был другом, братом и даже ближе, чем мама. Переживают арест они тяжело. Дети уже взрослые, все понимают. После ареста я им первое сказала, что ничего, кроме гордости за отца, они не должны испытывать. Знать, что их отец никогда никого не обманывал и жил честно.
Я очень благодарна нашему джемаату (народу — прим. ред.), они оказывают помощь. Я знаю, что могу всегда обратиться к ним за помощью.
Ничем другим, кроме надежды на освобождение мужа, мы жить не можем. Очень хотелось бы, чтобы это произошло скорее, чтобы наши дети смогли наконец-то обнять отца.
